Я назвала свой доклад «В поисках сокровищ» не только потому, что подросток, пациент ОНКОЦЕНТРА, с которым я работала, пытливо искал их на протяжении двух песочных и одной устной сессий, но и потому, что эта практика дает неоценимую возможность поиска собственных сокровищ. Поиска того, что поможет, быть способным не только интеллектуально понимать проблему клиента, но и быть человечным, сочувствующим, помогающим. Не ради себя, а ради тех, кто будет приходить за помощью. Помогать не из жалости, а из сострадания. Найти в себе силы выдерживать весь груз переживаний пациентов, но при этом позаботиться и о себе, зная свои ограничения и белые пятна.
В ОНКОЦЕНТР я пришла после практики в отделении гематологии в РДКБ. Мне было интересно сравнить два метода работы. В РДКБ мы работали скорее как психологи-консультанты,ведущие разъяснительную и поддерживающую работу с детьми и их родителями. В ОНКОЦЕНТРЕ предполагалась работа с песком. В начале прошлого года я прошла тренинг по песочной терапии в нашем институте. А затем испытав ее работу на себе, как клиент, я обнаружила, как в песке невидимое становится видимым, как материализуется работа бессознательного. Для меня это было похоже на чудо. И я очень хотела поработать с песком как психолог.
Подросток, о котором я хочу рассказать, 17-ти летний мальчик Дима. Он был одним из первых, с которым я там работала. К нам приводили, в основном, маленьких детей до 10 лет. И поэтому, когда психолог отделения сказала, что есть 17-ти летний пациент, который очень хочет прийти на песочную терапию, это вызвало у меня удивление. Мне казалось, что подросток, тем более мальчик, вряд ли может захотеть играть в песке. Это меня заинтриговало и я вызвалась провести с ним сессию. Пока Дима к нам добирался, я фантазировала каким он может быть. Я представляла, что войдет маленький щуплый мальчик, не выглядящий на свой возраст. Когда Дима появился на пороге нашего кабинета, я удивилась еще больше.Он абсолютно не соответствовал образу, который сложился в моей голове. Это был молодой человек с комплекцией взрослого мужчины. Он сидел в инвалидном кресле, которым управляла его мама. Немного замешкавшись, я представилась Диме и маме. После чего решила взять управление инвалидным креслом на себя. Я провезла Диму в кресле вокруг нашего стола с песочницей. Объяснила суть песочной терапии и правила работы. Наконец, я поставила кресло с пациентом к песочнице и предложила ему создать свою песочную картину. Как же я была удивлена, когда Дима, которому понадобились дополнительные фигурки, с легкостью стал сам управлять креслом! Я решила обратить на это его внимание и сказала: «оказывается, у тебя это получается лучше, чем у меня». На что Дима как-то грустно, но гордо усмехнулся. И тогда я впервые подумала о том, что возможно, он чувствует себя очень беспомощным. На столько, что готов отдать ответственность за свою жизнь на попечение другим людям, пусть и очень заинтересованным.
Дима, довольно быстро, создал свою историю. Было ощущение, что он знает, что делает. Что продумал все заранее, хотя раньше он на песочной терапии никогда не был. Мне с самого первого момента было очень интересно, хотелось узнать об этой картине как можно больше. Я погрузилась в эту историю « с головой». Мы стали обсуждать то, что получилось. И Дима рассказал о сокровище, которое спрятано в замке. Сам замок был очень привлекателен снаружи. И хорошо охранялся его жителями: мумией и привидением. Замок окружал ров с акулой. Ни одно из существ не проявляло агрессии. Они, похоже, даже и не знали, что охраняют сокровища. Например, по словам Димы, акула просто плавает вокруг замка, но тем не менее, никому даже в голову не приходит переплыть этот ров, такими недоступными кажутся эти сокровища. Вся картина вызвала у меня ощущение напряжения, тревоги,страха. В ней много агрессии. Скрытой и внешней. А еще в ней очень много беспомощности и потерянности. По словам Димы, все персонажи не хорошие и не плохие. У них нет цели принести вред или помочь. Меня поразил контраст, между тем, как уверенно и четко Дима строил картину, и на сколько потерянные и беспомощные все герои. Я не буду детально разбирать эту сессию, но хотела бы обратить внимание на то, что Дима в большей степени ассоциировал себя с огромным кальмаром. Который располагается в правом нижнем углу. А хотел бы быть, как сражающийся персонаж из верхнего левого угла. На мой вопрос почему? Дима ответил, что кальмар сильный и хитрый, он прячется в песке, а когда надо может оттуда вылезти, а фантазийный воин сильный и бесстрашный. У меня этот большой, морской кальмар, выброшенный в песок, и вынужденный прятаться, вызывал чувство беспомощности и жалости. Ему не добраться до своей стихии без чьей либо помощи. Мои ощущения от картины, как бы подтверждали первое впечатление от пациента. При этом Дима как будто игнорировал и совсем не обратил внимание на маленького любопытного пингвиненка, который стоит на берегу рва, единственный,который смотрит в сторону сокровищ, хотя и не решается этот ров пересечь. Мне показалось, что именно он является ресурсом пациента, но я не успела об этом поговорить. Я так увлеклась картиной в песочнице, что проигногрировала то, что заметила немного ранее, Диме становилось плохо. Он молчал пока стало совсем невозможно этого не замечать. Когда я спросила его про самочувствие, он попросил вызвать врача и маму. После того, как его увезли в палату и оказали помощь, я узнала, что он некоторое время приходил в себя и плакал. Я чувствовала себя ошарашенной и растерянной. Меня терзало чувство вины. Меня так увлек сам процесс, что я абсолютно забыла про то, что мой пациент не только ребенок , а ребенок с онкологией. Я спрашивала у себя: Не могла ли я каким-нибудь неосторожным вопросом или интерпретацией спровоцировать ухудшение его состояния? Где граница моей ответственности в общей работе с пациентом? Как понять на какую глубину можно с конкретным человеком погружаться в работе, чтобы она несла пользу, а не травмировала человека? Как понять где граница между искренним интересом к работе и черствостью, когда работа становится главнее живого человека?
На следующий день я проснулась с болью в спине. Я не могла ни согнуться ни разогнуться. Первая мысль, которая пришла мне в голову: я надорвалась психологически, не выдержала переживаний, связанных с этой работой. Гораздо позже меня осенило, что я возила инвалидное кресло с 90-киллограмовым пациентом вокруг стола. Меня поразило то, что я совсем не вспомнила об этом факте, а связала свое физическое состояние только со своими переживаниями. Опять важным была только часть, а не человек целиком!
Придя через неделю на практику, по дороге в кабинет, я встретила маму Димы. И каково было мое облегчение и радость, когда она сказала, что ему очень понравилось и он бы пришел обязательно еще раз, если бы не операция, которая ему назначена!
Мне не давала покоя моя спина и правая нога,в которую отдавала боль от спины и, конечно, переживания, связанные с этим мальчиком. Я периодически интересовалась о Димином состоянии. Ему была сделана операция на левой ноге, она прошла успешно. Но потом, что-то пошло не так и у него стала отниматься и болеть здоровая правая нога. Врачи провели все обследования. Был собран консилиум с участием лечащих врачей и приглашенных специалистов. Но никто так и не смог ответить на вопрос о причине этих болей в спине и правой ноге, которые не прекращались даже под воздействием сильных обезболивающих. Когда я об этом узнала для меня это было чем-то необъяснимым и загадочным, к тому времени я тоже прошла обследование и выяснилось, что у меня поясничная грыжа, которая влияет на боль в правой ноге. Такое совпадение вызывало тревогу и желание разобраться. Я ничего не понимала, но у меня была уверенность, что здесь есть какая-то связь. Я обсуждала это на супервизиях. На тренингах по взаимодействию терапевта с клиентом. Обсуждала в личном анализе, и наконец, я задала этот вопрос на лекциях по психоаналитической психосоматике. Если честно, то чувствовала себя не вполне адекватной! Постепенно, я пришла к выводу, что таким образом может действовать проективная идентификация с психосоматическими пациентами. Я испытывала на себе в жизни действие проективной идентификации на психологическом уровне, но что такое бывает и на физическом уровне, я даже представить себе не могла!
Дима пытался мне сказать о своих чувствах и переживаниях с помощью песочной истории. Но я была так увлечена происходящим непосредственно в песочнице, что отгородилась от него, не видела его и не слышала. Тогда он мне сказал об этом с помощью ухудшения своего состояния. Я же вновь проигнорировала. Ему пришлось кричать мне об этом с помощью своего тела. Он требовал от меня сокровищ, которые помогут ему! И ему удалось докричаться, он получил то, что хотел, его услышали, заметили, позаботились. Но для этого Диме пришлось очень громко кричать. Но ведь я, и когда заболела моя спина, сначала не вспомнила, не обратила внимание на то, что я физически катала очень тяжелого пациента. Мне пришлось сорвать спину для того,чтобы понять, что если я хочу иметь возможность помогать другим, то надо сначала научиться заботиться о себе, в том числе и физически. Слушать и слышать себя, в том числе и на уровне тела. Тогда крики о помощи другого будут лучше слышны и понятны.
Через некоторое время Дима, через психолога отделения, попросил, чтобы я пришла к нему в палату. После операции добраться до нашего кабинета у него не было возможности из-за сильных болей и подключения к аппаратуре. Я пришла в палату очень взволнованная и обнаружила его в плачевном состоянии.Он заметно похудел. Боль была настолько сильной, что он едва мог шевелиться. Он был измучен и подавлен. Я почувствовала как на меня накатывает страх и безнадежность. Мы провели 50-ти минутную сессию в ходе которой выяснили, что Дима очень злиться на судьбу за то, что вырвала его из привычной жизни, из дома, от друзей, и поместила в невыносимые условия, в которых он чувствует беспомощность и страх перед будущим. Ему все кажется бессмысленным и безнадежным. И все мои попытки найти вместе с ним что-то в его жизни, что могло бы его поддержать и почувствовать себя человеком, который как-то влияет на свою жизнь, отвергались. Он мне говорил: Да, я это любил делать, но сейчас это невозможно; Да, я это могу, но мне это не интересно или не хочу; Да, это было бы неплохо, но не вижу в этом смысла. Глаза его были потухшими. Дима морщился от боли при каждом движении и весь его вид выражал то, как ему плохо. Чувства он не называл, а только соглашался со мной, когда я говорила что-то вроде того: Это должно быть очень страшно. Или: Любой человек в такой ситуации почувствовал бы злость. Или: Это выглядит безнадежно и можно почувствовать себя беспомощным. У меня же было ощущение трясины и отчаяние. Наконец, с большим трудом, нам удалось найти одно маленькое сокровище. Я была поражена, как он ожил и его глаза заблестели! Он рассказал мне, что всегда мечтал научиться играть на гитаре, но у него никогда не было для этого возможности. И вдруг, недавно к ним в отделение пришли волонтеры и предложили уроки игры на гитаре. Он собирается учиться! Когда это обнаружилось, я почувствовала, что меня охватывает радость и прилив энергии. Я сказала, что это очень здорово, что не смотря на то, что он болен, у него появилась возможность заняться тем о чем мечтал! Что в жизни всегда есть место радости и жизнь всегда предоставляет нам шансы. Если бы вы видели, как благодарно он на меня посмотрел! Мне показалось, что он увидел свое положение немного под другим углом. Но это, конечно, только мое ощущение, которое возникло в тот момент. Перед уходом я сказала, что моя работа в Онкоцентре закончена, но я оставлю свой телефон психологу отделения и если у него возникнет необходимость, то я могу к нему приехать еще два раза. На этом наша сессия завершилась и я ушла от Димы с ощущением прилива энергии, радости и веры в будущее. Я ощущала нашу находку, его маленькое сокровище, как микроскопическую, но победу над болезнью.
Через неделю мне позвонили из Онкоцентра и предложили провести еще одну сессию с этим пациентом. Мы договорились о времени и я поехала, волнуясь и готовя себя к любому развитию событий на сессии. Но как обычно это бывает, как бы не планировал, все равно выходит по другому. Когда я приехала к назначенному времени, то увидела, что Дима и его мама в срочном порядке собираются к врачу. Казалось, что если бы я задержалась на пару минут, то уже бы не застала их в палате. Выяснилось, что вдруг возникла срочная необходимость показать мальчика ЛОР врачу по поводу папилломы в носу, которая образовалась уже довольно давно. И ЛОР может принять только в это время. Я почувствовала раздражение из-за нарушения договоренности и срыва моих дальнейших планов на день. А следом чувство вины за это раздражение на людей, которые находятся в очень сложных жизненных обстоятельствах. Но чувство раздражения не проходило и я постаралась его загладить активной помощью в доставке пациента в кабинет ЛОР врача. Это оказалось довольно сложным делом, потому что ничего в этой больнице не предусмотрено для транспортировки больного с 4-го этажа на 1-й, в поликлинику. Мама рулила ситуацией, была очень собранной и уверенной в своих действиях. В отличии от нее, я всего лишь бегала вокруг и жалко имитировала попытки помощи. Кабинет ЛОРа тоже оказался не готов к такого рода пациенту и сам ЛОР был в удивлении от такой срочной надобности. У меня все это вызывало недоумение и усиливало раздражение. Все рамки, итак очень зыбкого в условиях клиники, сеттинга были нарушены. Я чувствовала себя волонтером, который обязан исполнять все желания пациентов. Чувствовала свое время обесцененным, а саму себя жалкой и ненужной. Я злилась и мне хотелось уйти, сказав, что у меня нет другого времени для проведения этой сессии. Все это время я наблюдала за Димой, который не сказал и пары слов, а послушно переносил все манипуляции,которые с ним проделывали,не пытаясь ни в чем участвовать, но все-таки умудрился проявить самостоятельность, сказав мне, что раз уж он в коляске, то он сможет приехать на песочную терапию.
Это мне напомнило нашу первую встречу и то, как я пыталась его опекать вместо мамы, он все покорно терпел, а потом ясно мне показал, что он вполне способен сам передвигаться, что он и сам может что-то. Это навело меня на две мысли и я успокоилась.
Конечно, эти мысли оформились у меня в таком виде позже, а тогда я действовала интуитивно, опираясь на неясные ощущения и обрывки пониманий.
1-я мысль: Мне необходимо было работать не только с Димой, но обратить внимание и на чувства мамы. Дети с их родителями в условиях клиники находятся в очень тесном симбиозе. Это неизбежно и даже, на мой взгляд, необходимо, необходимо для выживания. И тревога сепарации может зашкаливать, если происходит что-то, что угрожает симбиозу. В этом случае, мне кажется, мама Димы увидела во мне такую угрозу. Дима проявлял самостоятельность назначая встречи со мной, я общалась с ним, как будто ее не было рядом, не учитывая ее чувства и его зависимость от нее. У нее, как будто, ситуация стала из рук выскальзывать, как та инвалидная коляска, которую я на первой сессии забрала у нее, и ей стало необходимо почувствовать, что она контролирует, что она влияет, в том числе и на встречи со мной. Вся эта ситуация с ЛОРом стала такой демострацией «кто в доме хозяин», мерой по снятию тревоги сепарации.
2-я мысль: Находясь в неизбежном симбиозе с родителями в условиях клиники, дети регрессируют до уровня младенцев, их развитие затормаживается. Думаю, что моя задача в случае Димы была в том числе напомнить ему и поддержать его в той насущной потребности развиваться, в проявлениях той самостоятельности, которую он может себе там позволить. Но при этом необходимо было помочь справляться с тревогой маме, чтобы они смогли установить минимально необходимые симбиотические отношения, оставляя пространство для проявления Диминой самостоятельности и, возможно, освобождая место для заботы о себе его маме.
Исходя из всего этого я и решила, что подожду, когда Дима вернется от ЛОРа и проведу песочную сессию.
Опираясь на опыт первой встречи, я постаралась все сделать так, чтобы у Димы была возможность самому передвигаться вокруг стола и брать необходимые фигурки. Позаботилась я и о себе и своей спине: не поднимала тяжести, а попросила помощи в подготовке кабинета. Мне необходимо было передвинуть тяжелый стол, тяжелые кресла, чтобы освободить проходы для проезда инвалидной коляски. Для меня эта забота о себе имела не только практическое , но и символическое значение. Таким образом, я как бы, восстанавливала равновесие и устойчивость сеттинга. Освобождая в нем пространство другому и себе. Восстанавливала собственную помогающую мотивацию. Так как прошлый опыт дал мне понять, что прежняя, мазохистическая мотивация, когда я бросалась на помощь забывая о себе, больше не работает. Показал, что необходима новая мотивация, позволяющая иметь опору, иметь здоровый позвоночник. Иметь базу, с которой можно отправляться в миры других людей, на помощь в поисках сокровищ, имея возможность всегда вернуться на эту базу, к собственным сокровищам.
Вскоре, после того, как кабинет был готов, появился Дима. Я отлично подготовила пространство и с передвижением в кресле больше никаких проблем не возникало. Дима как и в прошлый раз, быстро и уверенно набрал фигурки и создал свою картину.
Я и в этот раз не буду детально анализировать получившуюся картину, для этого, наверное,понадобится отдельный доклад, но замечу, что в ней вновь была борьба за сокровища. И их поиск. Меня приятно удивило,что в отличии от первой песочной картины, которая дышала безнадежностью,беспомощностью, страхом и скрытой агрессией, новая картина была полна доступными сокровищами! Они были прямо под ногами хоть и занесены песком. В этой картине, как и в самой сессии было больше надежды и энергии. Конечно, страх и тревога никуда не ушли. Но Дима был готов бороться за свои сокровища. Отвоевать их, откопать, соединить отдельные части в одно целое. Он готов был и погибнуть в борьбе. Сокровища сторожил мудрый дракон, отпугивающий всех, кто на них покушается. На этой сессии мы с Димой говорили о том,что это могут быть за сокровища, как они выглядят, что они для него значат, как ими можно было бы воспользоваться.
Наверное, именно эти тревога и страх и заставили Диму в конце сессии сделать попытку получить у меня конкретные ответы: Что же это за скрытые сокровища? Кто же он? Какими качествами он обладает? Я не смогла ответить на них . Мне показалось,что Дима этим разочарован, что я виделась ему этим самым драконом, который что-то знает, но не хочет делиться. Но я ведь и не знаю, какими сокровищами наполнен внутренний мир Димы. Мы зашли туда вместе только на самый краешек, только заглянули, поняв,что это не так страшно, как казалось раньше. Но всю работу по откапыванию этого города сокровищ придется делать Диме самому. Конечно если он захочет и ему потребуется помощь, то в сопровождении психолога. Надеюсь, что он не сдастся, и сколько бы ему не было отпущено время, будет заниматься этим с бесстрашием и упорством, проявленным им и в нашей работе.
А вот те сокровища, которые в этой работе удалось собрать мне:
- В психологической работе с человеком важно все, начиная с того момента,когда психолог узнает о предстоящей работе(размышления, мысли, фантазии о клиенте, возникающие страхи и другие переживания), сами сессии и то,что происходит между сессиями(все события, все фантазии и возникающие чувства психолога) и до окончания работы, которая мне видится не в моменте расставания с человеком, а в психической переработке психологом всего полученного материала, нахождения связей и вербализации всего, что происходило, что дает ощущение завершенности работы для самого психолога. Для меня такой попыткой завершения работы с Димой стало написание этого доклада.
- Соприкосновение, а тем более погружение во внутренний мир другого человека очень захватывающее занятие, наверное, поэтому мы все здесь и собрались. И я прочувствовала на сколько бережно и уважительно надо относиться к тому, что открывается перед взором. Прочувствовала, что надо всегда помнить, что передо мной живой человек, а не объект исследований. Прочувствовала, что передо мной отличный от меня человек, и то что кажется понятным на первый взгляд, может оказаться далеко не так.
- Ресурсы человека неисчерпаемы. И мне кажется, что моя задача, как психолога, не стремиться решить проблему человека , не рассказать ему какой он, даже не облегчить его страдания, а помочь почувствовать источник собственных сил, помочь увидеть сокровища, скрытые в каждом человеке.
Я поняла, на сколько важен сеттинг. Но для меня сеттинг сейчас не только внешние ограничения и правила, но и мое внутреннее состояние баланса, который я пытаюсь установить во взаимодействии с каждым конкретным человеком, дающий ощущение обоюдной защищенности и необходимого пространства в работе.
