Виктория Потапова
Президент Общества психоаналитиков (Москва),
член Международной психоаналитической ассоциации
Работа терапевта с парой - сложная, многогранная и неоднозначная задача, оставляющая больше вопросов, чем решений. Что определяет выбор пациентами такой формы терапии? Почему семейное консультирование, помогающее выявить ракурс внутренних конфликтов и их интерсубъектных отыгрываний в контексте проекций и проективных идентификаций не позволяет в каких-то случаях прийти индивидуальной работе со своим интрапсихическим в личном анализе и, тем самым сохранить в паре тайну сексуального возбуждения, о которой говорит О.Кернберг в работе «Отношения любви: норма и патология», ссылаясь на работы Столера. Он отмечал важность тайны в сексуальном возбуждении, описывая анатомические и физиологические факторы, которые во взаимодействии с эдиповыми желаниями и опасностями вносят вклад в качество возбуждения и фрустрации и являются частью тайны. Тайна и продуцирует, и отражает сексуальные фантазии.
Столер подчеркивал функцию сексуального возбуждения в воспроизведении опасных и потенциально фрустрирующих ситуаций и их преодоления путем удовлетворения специфическими сексуальными фантазиями и действиями.
О.Кернберг заключает: «с точки зрения способности к сексуальному возбуждению и эротическому желанию и способности к интеграции доэдиповых и эдиповых объектных
отношений, интеграция либидо и агрессии, любви и ненависти постепенно становится
основным аспектом способности к любовным отношениям, а также патологии в любовных отношениях (Кернберг, 2000).
Другой, столь же важный вопрос к нам самим - почему мы выбираем такой метод работы и в какой концептуальной парадигме мы строим нашу технику? В любом случае, в семейной терапии мы соединяем технику индивидуального и группового анализа, ставя пару, семью в центр нашего внимания, создавая согласно основоположнику группанализа Фулксу «группоструктурирующую норму», привнося, как считает А.Грин, тот ответ, который исторически объект не принес субъекту. Функцию какого объекта мы несем в определенный момент терапии? Контейнируещего и привносящего символический смысл, осуществляя функцию альфа, объекта для отыгрывания индивидуальных и групповых переносов, защитного психического конверта-кожи Я, защищающего от непереносимых несвязанных возбуждений. Одновременно, всемогущего и соблазняющего, что присуще взаимоотношениям с первичным объектом. Но аналитик еще и третий, несущий слово Другого, разделяющий всегда существующий симбиоз «сумасшествия вдвоем». Тогда согласно концепции Рене Руссийона о символизирующей функции объекта (где он разделяет объект, который символизирует и объект, чтобы символизировать), субъект обретает возможность символизировать с третьим нехватку и неполноту, воспринятую в отношении с первичным объектом.
Аналитический сеттинг сам по себе создает триангулярное пространство, где присутствует пациент, амбвивалентные репрезентации отца и матери аналитик но и мужчина и женщина, реальные отец и мать и третий в семейной терапии. Итак, аналитическое пространство становится сценой, на которой разворачивается психологическая драма, происходят множественные взаимодействия между разными персонажами, а аналитик одновременно и участвует в ней и наблюдает за ней. В результате множественных переносов, проигранных на этой сцене, знание себя приходит через понимание других: матери, отца, аналитика-партнера. «Интерсубъективное становится необходимым посредником для осознания интрапсихического» считает А.Грин. Понимание А.Грином интерсубъектного отличается от понятия интерперсонального.
Во французской психоаналитической школе интерсубъективное означает взаимодействие между двумя бессознательными внутренними мирами, коммуникация. При этом, во многом основывается на возникающих в ходе игры проекции и интроекции эмоциях и фантазиях у аналитика и пациента, интрапсихическая реальность каждого из которых тесно связана с бессознательным. Влечениями и инфантильной сексуальностью Фрейд описывал влечение в соответствии с четырьмя характеристиками: толчок (Trieb), истоки его соматической конституциональной природы, направленность на цель - удовлетворение при помощи случайного, частичного объекта до того, как эти влечения не организуются под приматом генитальности и не направятся на поиск цельного объекта, с которым и связывается удовольствие. Объект придает цель и смысл влечениям. Но их дуализм неизбежно приводит к психическому конфликту. По мнению французских психоаналитиков дуализм влечений необходимо рассматривать в соответствии со структурой психического объекта. Влечение носит с самого начала дуальный характер из-за двойственности инвестирования объекта. Амбвивалентный конфликт между любовью и ненавистью конституирует рождение объекта. По мнению Фрейда, этот конфликт проистекает из-за либидинозного влечения к связи с объектом и деструктивного влечения к разрушению этой связи.
Когда Джеки и Пъер пришли на семейную терапию, разрушаемые своими внутренними конфликтами и под гипнозом семейных межпоколенческих паттернов, на что они надеялись?
На изменения паттернов их отношений на более зрелые и эффективные, на появление себя и отдельности каждого из них, на помощь их сыну Джейсону? Почему то мне кажется, что основная надежда - это любовь не Агапе (любовь к ближнему) не теофилия, а Эрос - любовь, познаваемая через объект, влечение к объекту. «Способность свободно испытывать сексуальное наслаждение составляет начальную стадию проверки, насколько каждый из них (партнеров) способен к свободе, богатству и разнообразию сексуальных отношений. Способность смело встречать сексуальные запреты, ограничения или отвержения партнера есть выражение стабильной генитальной идентификации в противоположность яростному отвержению и обесцениванию партнера» - пишет О.Кернберг.
Джеки и Пьер пришли в терапию двумя маленькими детьми, анаклитически слитыми в своем страхе и отвержении зрелой генитальной любви мужчины и женщины, все более отдаляющимися друг от друга, погружаясь в зависимость от наркотических и алкогольных суррогатов симбиотической связи с первичными объектами. Их сын - их симптом, который кричит об этой зависимости, но они не могут занять родительской позиции, где признается функция третьего - отца, защищающего и несущего закон. Сверх-Я предстает архаическим и инцестуозным, запрещающим. Отец, обесцененный всемогущей фаллической матерью, страшится своей жены и Пьер либо страдает преждевременной эякуляцией, либо садирует жену вплоть до кастрации - он ей повреждает руку и испытывает желание близости. Она, движимая привычным отказом от своих чувств, соглашается (мать затыкала рот, отец не хотел слушать) и далее, идентифицируясь с агрессором, переживает гинекологическую операцию, окончательно кастрируя тем самым свою женственность и более сопротивляясь отношениям мужчины и женщины в их паре. Здесь я разделяю мнение ряда авторов - Катрин Пара, Сильви Фор Пражье, Жаклин Шеффер о женском активном принятии через принятия фаллоса вагиной и вынашивании ребенка.
Что стоит за этим: реализация желания матери видеть ее мальчиком? Ее собственный страх своей латентной бисексуальности? «Бисексуальность… Я тоже привыкаю рассматривать всякий сексуальный акт как событие предполагающее четырех участников» - пишет Фрейд Флиссу в августе 1899 года. «Встреча двух не может состояться без встречи четырех, т.е. без принятия мужского и женского в себе» - размышляет Д.МакДугалл в своей статье о женской гомосексуальности. Желание ничего не чувствовать (а именно инцестуозное влечение) как при промискуитете, спровоцированном изменами отца и возможным, тайным от матери поиском встречи с ним. И виной, и наказанием кастрацией.
Что разворачивается на аналитической сцене перед глазами аналитика? Фантазм первосцены как защита от соблазняющей матери, первосцены первертной, с насилующим отцом-мужем, наполненной не интегрированными возбуждением и насилием. Как будто бы все фантазии, не имеющие возможности символизироваться в психическом, проигрываются в символизации на уровне тела, как это описывает Бержере. И, конечно же, фантазм кастрации, приводящий хаос первосцены в порядок, связанность, смысл: три персонажа, инцестное желание, запрет, угроза наказание, отказ от удовольствия. Контроль жесткого Сверх-Я. Что показывает эта пара своему аналитику за упреками, проработанными в переносе? Не содержатся ли упреки в отказе от мира фантазий и желаний, не всегда вписывающихся в тот или иной паттерн?
Утвердившаяся в своей самости Джеки снова удаляется в комнату и приходит с этим к аналитику. На что она сейчас надеется? Что пытается Джеки сообщить своему сихоаналитику во сне с отцом, которому она жалуется, что ее нет? Может она взывает, может хочет узнать, готов ли аналитик увидеть в ней не просто хорошую женщину, лучше справляющуюся со своими страхами и запретами, способную к диалогу с мужем, но и женщину, наполненную желаниями, фантазиями, например, чтобы муж поднялся к ней и готовую соединиться с этим Другим незнакомым ей мужчиной без запрета на удовольствие? Возможно, она удалилась, чтобы думать о нем, об аналитике, об отце, расставание с которым не прогоревано. В конце концов, Джеки продает катер отца, который занимал слишком много места в ее психическом пространстве. Но не может одеть халат, подаренный мужем, боясь регресса быть вновь помещенной в объект как во всемогущую мать. Джеки предпочитает ручку и блокнот, подаренные сыном как возможную фаллическую защиту или как возможность быть активной, например, в творчестве своих отношений с мужчиной. Нет ли в ее поступках борьбы за то, что в терапии лишены места ее инфантильные фантазии и желания, напоминания о том, что «Оно» отменить невозможно.