Лола Комарова 
член Общества психоаналитиков (Москва) и Международной психоаналитической ассоциации

Я хочу поблагодарить доктора Левина за интересный доклад, в котором он формулирует основные положения «интерсубъективного» подхода. Последний постулируется как своего рода мета-теория, задающая общую основу для понимания аналитического процесса, релевантную и применимую в любых психоаналитическим школах. 

Что же такое «интерсубъективность» и в чем состоит суть предлагаемого «интерсубъективного» подхода в анализе? Доктор Левин считает, что основной недостаток классической модели психоаналитического процесса, в соответствии с которой позиции пациента и аналитика концептуализируются как диаметрально противоположенные - аналитик бесстрастен, объективен, рецептивен, в то время как пациент - подвержен эмоциям, активен (в смысле актуализации влечений и фантазий) и субъективен (т.е. склонен к искажению реальности) состоит в невнимании, вынесении за скобки психологии самого аналитика. 

Интерсубъективный подход, «признающий взаимное влияние, регуляцию и конструирование смыслов и переживаний в аналитических отношениях», как раз и призван устранить данный дефект традиционной модели. Пафос интерсубъективности, как нам представляется, может быть сведен к трем следующим пунктам: 1. Акцент на взаимодействии здесь-и-теперь 2. Радикальное «уравнивание в правах» пациента и аналитика. 3. Релятивизация, субъективизация психоаналитического знания. 

1. Акцент на взаимодействии здесь-и-теперь 

Подчеркивание первостепенной важности конкретного взаимодействия пациента и аналитика здесь и теперь, рассмотрение последнего как конституирующего фактора аналитического процесса и основного источника клинического материала. Левин пишет: «Привлекая наше внимание к желаниям и потребностям обоих участников аналитических отношений, интерсубъективный взгляд также подчеркивает, до какой степени главные, основные, и ближайшие, самые непосредственные данные психоанализа являются опытом отношений, которые развиваются между аналитиком и анализируемым.» В отношении данного пункта хочется отметить, что он не является чем-то специфическим для интерсубъективной позиции. Данное положение активно разрабатывалось в контексте в первую очередь кляйнианского подхода с его акцентом на проективную идентификацию и актуализацию бессознательных фантазий, однако, к настоящему моменту получило столь широкое распространение, что потеряло привязку к какой-либо из конкретных теоретических ориентацией и справедливо может рассматриваться как одно из наиболее общих положений современной аналитической техники. Сегодня интерпретация исключительно содержания ассоциаций пациента вне контекста трансферентных отношений представляется анахронизмом. В этом отношении нельзя не согласиться с доктором Левиным, что и нейтральность аналитика, понимаемая как эмоциональная невовлеченность, и его молчание «сами по себе оказывают мощное воздействие», и, добавим мы от себя, могут нести различный, иногда диаметрально противоположный, смысл в зависимости от конкретной ситуации на сессии. Аналогично не вызывает сомнений и тезис, в соответствии с которым ассоциации пациента могут быть «услышаны» одновременно с различных перспектив, среди которых не последнее место занимает «коммуникация с поля». 

2. Радикальное «уравнивание в правах» аналитика и пациента 

Образ тотального равенства контрагентов психоаналитического процесса появляется уже с первых слов доклада - в заимствованной у Л.Шапиро аналогии между традиционной моделью анализа и трансляцией футбольного матча по ТВ, когда зрителям показывают игру только одной команды. Конечно, надо показывать обе команды, поскольку действия одной являются реакцией на действия противника. Так и в аналитическом взаимодействии, по д-ру Левину, реакции пациента обусловлены реакциями аналитика и наоборот - они взаимодействуют на равных, между их позициями нет онтологических различий - аналитик не рефери, стоящей над схваткой -подчеркивает автор - а равноправный с пациентом игрок. Доктор Левин настойчиво и с разных сторон на протяжении всего доклада подчеркивает принципиальную симметричность отношений аналитика и анализанта, игнорируя различия настолько, что невольно возникает вопрос: кто, кому и за что должен платить деньги? 
Так, например, доктор Левин пишет: «Аналитические отношения и процесс … строятся совместно из многократно отражающихся влияний и взаимодействий сознательных и бессознательных, определяемых желанием и защитами потребностей (wishful and defensive needs) и желаний аналитика и анализируемого… Такое взаимодействие аналитика и пациента не только неизбежно – оно проявляется во всем (Gill, 1994). Подобные отношения состоят из сознательных и бессознательных вкладов каждого из двух участников, взаимодействующих в ходе анализа. В каждый момент это взаимодействие и то, как оно переживается и интерпретируется обеими сторонами анализа, в значительной мере будет определяться как прошлыми, так и настоящими конфликтами, фантазиями и переживаниями аналитика и анализируемого, отражать их. Именно интерсубъективный взгляд на настоящее как на совместно построенное прокладывает нам «королевскую дорогу» к пониманию – того, как прошлое обоих участников влияет на каждый бессознательно и интерактивно созданный настоящий момент». Из того неоспоримого факта, что аналитик, как и его пациент, обладает бессознательным, другими словами - является человеком, а не, скажем, Господом Богом, доктор Левин, делает, казалось бы, естественный вывод, что первый, аналогично последнему, обречен в процессе взаимодействия реализовывать свои собственные импульсы и бессознательные фантазии, использовать защиты, «заставлять» пациента (в плане бессознательного давления) быть определенным объектом его внутреннего мира и т.п. В результате происходящее на сессии следует рассматривать как результирующую взаимодействия двух субъективных миров. 

Вместе с тем, мы не уверены, что данный, казалось бы, неоспоримый тезис с методологической точки является правомерным. На наш взгляд, если в традиционной модели абсолютизируется «объективность» аналитика, то предлагаемая автором интерсубъективная модель абсолютизирует его «субъективность», не вполне учитывая, как нам кажется, сложные диалектические отношения между этими двумя сторонами. 

Послевоенное психоаналитическое теоретизирование, так или иначе, связано со стремлением преодолеть наивный «объективизм» классической, фрейдовской модели. Вместе с тем, на наш взгляд, отказавшись от модели бесстрастного, не ангажированного, обладающего истиной аналитика, оно, как это ни парадоксально, не сузило, а напротив - расширило область его объективности. 

Внимание к механизму проективной идентификации, как особому способу коммуникации, включающее в себя представление об изменении состояния реципиента проективной идентификации, повлекло за собой принципиальный сдвиг в представлениях о том, как и какими средствами аналитик получает информацию о состоянии внутреннего мира пациента. Контртрансфер, вслед за П.Хайманн стал все больше трактоваться в холистском смысле, а эмоции аналитика по поводу пациента - как индуцированные последним. Другими словами, субъективные чувства аналитика - его любовь, ненависть, скука, безразличие и т.д. - из фактора помехи, тумана застилающего зеркало его ума, в первоначальной метафоре З.Фрейда, превратились в источник, или вернее сказать, инструмент получения «объективной» информации о пациенте. 

Приблизительно в это же время Д.Винникотт в классической работе «Ненависть в контрпереносе» пишет об объективном контрпереносе, когда определенный тип пациентов вызывает ненависть у всех окружающих людей, включая аналитика, так что это повсеместное чувство несет преимущественно информацию о состоянии и личности пациента. Дж. Сандлер вводит понятия чувствительности к роли и отыгрывания (в отличие от отреагирования), тем самым еще больше расширяя сферу объективного в субъективности аналитика. Согласно этой концепции, пациент бессознательно провоцирует аналитика играть роли того или иного персонажа, внутреннего объекта его фантазии. Понять эту роль, и, соответственно, содержание той бессознательной фантазии, которая актуализируется в данный конкретный момент на сессии, аналитик может через свои отреагирования. 

Как мы видим, на сегодня уже не только интеллект, но и вся личность аналитика - его эмоции, поведение, бессознательное - являются инструментом получения аналитической информации о пациенте. Аналитик использует свою личность как инструмент понимания пациента, но не наоборот, и тут нет никакой симметрии. Отношения, задаваемые аналитическим сеттингом, принципиально несимметричны, как отношения между матерью и ребенком, хотя у матери тоже есть бессознательное и свои желания, фантазии и прочее, которые она неизбежно проецирует на ребенка. Но тут вопрос меры. Достаточна хорошая мать способна, несмотря на помехи, создаваемые ее собственными проекциями, выполнять свою функцию контейнирования, т.е. предоставить свое бессознательное для проекций ребенка, так сказать в его временное пользование, аналогично тому как она предоставляет плоду свое тело, но не наоборот. Если же в реакциях матери на ребенка будут доминировать собственные проекции - тогда у последнего разовьется патология, аналогично тому, как если аналитик станет сверх меры, т.е. симметрично, использовать пациента как мишень собственных фантазий, то мы получим извращенный аналитический процесс и патологический контрперенос. 

В целом создается впечатление, что доктор Левин, говоря о субъективности аналитика или, что то же самое, о симметрии отношений сторон, затушевывает различия между тремя принципиально различными, хотя и существующими одновременно и взаимно перекрывающимися процессами или уровнями взаимодействия аналитика и пациента. Мы имеем в виду: 
А) Контрперенос и отреагирование аналитика, возникающие вследствие проективной идентификации и бессознательного давления со стороны пациента; Б) Контрперенос, в первоначальном фрейдовском понимании, т.е. как перенос аналитика на пациента. В этом случае действительно можно говорить о симметричности отношений, но это дурная симметричность, ведущая к искажению аналитического процесса. И, наконец, В) Уровень так называемых реальных отношений, безусловно положительного трансфера, терапевтического альянса и т.п. На сегодня это наименее описанная область и это не случайно, поскольку возникающие здесь отношения, собственно говоря, не вполне являются предметом анализа, что не умаляет их важности для успеха терапевтического процесса. 

Образно говоря, доктор Левин в своем теоретизировании отталкивается от образа аналитика как отца патриархальной семьи, обладающего абсолютной властью и непререкаемым авторитетом, и приходит к обществу без отца. Но общество без отца - это актуализация матрицы архаического Эдипова Комплекса, пространство хаоса, где нет разницы между полами и поколениями, потому что любой может обладать анальным пенисом. Но это лишь иллюзия - защита перед непереносимой реальностью бесповоротной однозначности распределенности ролей Эдипова Комплекса. 

3. Релятивизация, субъективизация психоаналитического знания 

Третий из выделенных нами пунктов - релятивизация, субъективизация психоаналитической истины - естественным образом вытекает из представления о симметричности вкладов участников и понимания аналитического процесса как конструируемого. Действительно, если мы имеем дело с «не редуцируемой субъективностью» аналитика, аналогичной субъективности пациента, то понимание обоих субъективностей имеет равный эпистемологический статус. При этом - весьма скромный, а именно - статус одного из мнений, которому противостоят другие мнения, одинаково истинные или, что тоже самое, ложные. Вообще говоря, данный подход в идеале стремится устранить само понятие истины, как нечто такое, что задает иерархию мнений, т.е. выступает как имя Отца, заменив ее на совокупность равноправных мнений. Доктор Левин пишет: «Ни один из участников аналитического опыта не может быть полностью объективным. Взгляд каждой стороны ограничивается рамками собственного субъективного опыта. В результате, в то время как роли, цели и правила в отношении раскрытия не являются ни идентичными, ни симметричными для двух сторон аналитических взаимоотношений, психологические процессы, происходящие в каждой из сторон, являются, в действительности, одинаковыми.» 

И далее: 
«Аналитик: «Я совершенно не претендую на то, что могу сказать Вам какую-либо объективную правду о Вашем, моем или чьем-либо еще опыте. Я могу лишь сказать Вам о том, что я вижу, чувствую, полагаю правдой, и так далее, отлично зная, что все, что бы я ни сказал, будет весьма субъективным изложением того, во что мы обычно верим, как в «правду». На наш взгляд, данная позиция абсолютизирует субъективность и несовершенство аналитического способа исследования, в котором главным инструментом выступает личность самого аналитика. В самой природе анализа заложено неразрешимое противоречие субъективного и объективного. Вот уже более ста лет аналитики бьются над неразрешимой проблемой: как уловить объективное субъективными средствами, как выразить невыразимое и увидеть невидимое. Для постижения психоаналитического объекта Фрейд требует «свободно плавающего внимания», В.Бион - отказа от сенсорных данных, умения видеть внутренним зрением, постигать интуитивно, а не рационально и т.д. Решение, предлагаемое в рамках интерсубъективного подхода, одним махом устраняет саму проблему диалектического конфликта между объективным и субъективным в анализе, стирая между ними грань, субъективизируя понятие истины. На наш субъективный взгляд это лишает анализ половины его привлекательности.