Практика в психоневрологическом отделении внушала какое-то особое чувство тревоги, которое сложно было осознать до прихода в больницу. Как-то интуитивно я пыталась объяснить его тем, что диагнозы, с которыми придется встретиться, будут скорее всего неизлечимыми, не поддающимися терапии и времени, на всю жизнь. И это принятие казалось особенно тяжелым, как принятие неизбежности, безвыходности.
 
Но уже после первого дня практики эта тревога обнаружила свое истинное имя - неопределенность: непроясненные диагнозы, отмена одних заболеваний и приход на их место других, опыт лечения от ошибочно поставленных диагнозов, не всегда ясные планы на будущее, неочевидное отношение к заболеванию со стороны окружающих. С неопределенностью всегда в неразрывном сплетении тревоги, она поднимает самые глубинные страхи, в неопределенности нет границ и нет контроля. Это очень непростое состояние для мамы, выдерживать неопределенность тяжело.
 
А для меня чувство безвыходности в ситуации неопределенности прозвучали, как двойной капкан: мириться с неизбежным неизвестным, что может быть тяжелее. И, в первую очередь, эта неопределенность проявилась как раз именно в диагнозах, которые было сложно повторить и запомнить, или запомнить и тут же понять, что этот диагноз уже отменен, отменен прежний и не поставлен новый. И в ожидании нового диагноза проходит время госпитализации, оно может затягиваться, выписка может откладываться, и, как негласный девиз всех проходящих здесь лечение, слова одной из мам: «Я без диагноза отсюда никуда не уеду. Ничего, я подожду, я терпеливая!». Но уезжать все равно придется, даже, если диагноз и не будет поставлен, а такое случается в отделении довольно часто.
 
Встреча, о которой я хотела бы рассказать, пришлась на последний день практики. Мария сама остановила меня в коридоре, попросила уделить ей время и неожиданно убежала доделывать какие-то неотложные дела. Это был уже не первый раз в отделении, когда тот самый образ психолога-попутчика в проходящем поезде, такой характерный для условий практики, ограниченной во времени, диктующей проводить каждую встречу, как первую и последнюю, для меня приобрел новое значение: случилось чувствовать себя , смотрящей «на проходящие мимо поезда», в ожидании встречи, о которой была договоренность, выдерживать и это подвешенное состояние, но продолжая думать о тех, кому может быть остро нужна помощь, а нет возможности о ней попросить. И нет возможности ее предложить, потому что это время уже обещано. И, с одной стороны, внутренне переживая, но, с другой стороны, радуясь тому, что у меня есть эта возможность ждать и я даю пусть и такой очень условный, но все же выбор, тем, кто в условиях больницы очень мало что может выбирать.
 
Наконец она возвращается с ребенком на руках, в палате она разговаривать отказывается, мы находим удобное место в коридоре. И задает вопрос, который поставил меня в профессиональный тупик: «Посоветуйте, пожалуйста, хорошую книгу по реабилитации детей с ДЦП». Очень конкретный запрос, искушающий ответить также конкретно, и я, буквально, с усилием заставляю себя перестать хаотично думать о подходящей литературе и постараться развернуть их историю более подробно.
 
Саше 1 год и 8 месяцев, он третий ребенок в семье, долгожданный мальчик (старшие дочери - 19 лет (живет отдельно, учится в СПб) и 15 лет). Родила в 40 лет, тяжелая беременность, преждевременные роды (отслойка плаценты), кесарево сечение («если бы родился доношенным, шансов спасти было бы меньше»), детская реанимация. Сразу проблемы не были очевидны, отставание в развитии стало заметно ближе к трем месяцам. Был поставлен диагноз синдром Веста, который никто из семьи принять не смог: муж отрицает тяжесть заболевания, старшие дочери узнают подробности о диагнозе из Интернета, расширенная семья до конца о диагнозе не знает, друзья и знакомые вообще не знают о том, что ребенок болен. Болезнь, в силу возраста,  удавалось до последнего времени скрывать, но сейчас наступает тот момент, когда делать это дальше не представляется возможным. Боится, что ребенка не примут («Хочу вырастить его человеком: пусть он не будет ходить, но чтобы он не чувствовал себя неполноценным. пусть на инвалидной коляске, но чтобы с сохранным интеллектом»), поэтому все силы бросает на изучение болезни и возможности реабилитации. Читает все, что попадается по теме, в марте этого года, как только врачи разрешили, начали проводить физическую реабилитацию и положительная динамика сразу стала заметна. Состоит в группе мам детей с синдромов Веста. Но в последнее время не находит ожидаемой поддержки от группы: в больнице не подтвердили этот диагноз поставили диагноз ДЦП и, судя по всему, та динамика, которую демонстрирует ребенок является и результатом того, что первоначальный диагноз ошибочен. Говорит, что когда делилась успехами ребенка или спрашивала про варианты реабилитации, в ответ не получала никакой реакции (потому что, как я понимаю, этот диагноз не предполагает реабилитации) и перестала туда писать (в частности и потому, что боится, что им позавидуют и что-нибудь нехорошее случится с ребенком).
Они в ожидании выписки на днях: изменен диагноз, с ее слов, хорошие результаты ЭЭГ, отменен противосудорожный препарат.
Но, в процессе разговора, когда Мария была заметна приободрена его ходом - и я, признаться, тоже - к ней подошла медсестра и сообщила, что результаты последней ЭЭГ не очень хорошие, речь идет о возвращении кеппра и выписка пока откладывается.
 
И вот происходит одновременная встреча и с резко меняющимся состоянием клиента, и со своими непростыми чувствами. Возникает парадоксальная мысль: «Какое счастье, что это мой последний день практики, и какой ужас, что нет возможности работать в отделении на постоянной основе!».
 
В ответ на эту новость явно подавленнная Мария говорит мне: «Ну вот и все. Спасибо, стало легче». а мне от этих слов становится еще тяжелее. И опять момент требует дополнительных сил, чтобы не завершить встречу, хотя и время уже подошло к концу, а продолжить ее и встретиться с совсем другим настроением, другим состоянием, другими чувствами. С новой неопределенностью. И, когда я задаю ей прямой вопрос о том, что эта новость должно быть сильно ее расстроила, она начинает жаловаться на соседей, из-за которых им с ребенком пришлось пол-ночи пробыть в коридоре, потому что малыш беспокойно вел себя и соседка ругалась. Она начинает - с обидой и даже злостью - говорить о том, что муж отказывается принимать серьезность заболевания, считает, что ребенок обязательно пойдет и, не понимая, что она не может оставить ребенка без внимания, требует от нее все большей включенности в работу («А может не нужен мне такой муж? Может он только мешает мне?»). Что большую поддержку она получает от средней дочери, чем от мужа, что только она может ей посочувствовать и помочь. Что родственники, на самом деле, тоже ничего не знают про диагноз и у нее есть опасения, что они тоже отвернуться от мальчика, и рассчитывать на большую поддержку с их стороны она не может. Что не хотела ехать в больницу, потому что боялась, что обнаружат что-то новое - и что ее предчувствия оправдались, поставлен диагноз ДЦП, так еще отменили лекарство и стабильное состояние ухудшилось («Только бы не вернулись приступы! Самое страшное сейчас это попасть в инфекционку!»). И вообще, до рождения сына у них все было очень хорошо и, возможно, что кто-то позавидовал им ее тогда и сглазил их. И, если будет совсем тяжело и состояние сына не нормализуется, то она готова все бросить и уехать с ним в глухую деревню - лишь бы ему было хорошо. Но она все равно верит в лучшее и в то, что у них все будет в порядке, и может быть сейчас вернут лекарство и они все-таки выпишутся до конца недели. И в этом потоке таких разных чувств, кажется, рассыпается все, что еще несколько минут назад выглядело вполне устойчивым и жизнеспособным, и я, в очередной раз, обращаюсь к ней, как к единственной постоянной фигуре во всех этих отношениях. И к тому, что поддержка необходима ей самой, что ей поначалу было непросто принять.
Но, когда она сама вслух повторила, что помощь нужна не только ее сыну, но и она сама нуждается в ней, она, буквально, поменялась в лице. Мария приняла мое предположение о том, что чтобы быть сильной («Я должна быть сильной!»), силы нужны, в первую очередь, ей самой, ей самой нужны ресурсы. Чтобы поддерживать здоровье сына, ей необходимо с вниманием относится к своему здоровью, чтобы социализировать его, ей стоит подумать о расширении своих социальных контактов. Она с подсказкой пришла к выводу о том, что группа родителей детей с синдромом Веста скорее всего не может быть ни поддерживающей, ни информативной для нее, и что стоит искать единомышленников среди родителей детей с ДЦП. И так заново мы возвращаем в пространство клиента ту определенность, которая за одну встречу была и утрачена, и обнаружена.
 
Частым поводом для обращения в терапию становится поиск путей примирения неопределенности внутреннего мира с неопределенностью мира внешнего, что приобретает особую актуальность в наше время нестабильности и глобальных изменений. Неопределенность неизбежно сопровождают такие чувства как тревога, страх, возрастающая потребность в безопасности. Неопределенность, а точнее возможность и способность с ней справляться, становятся определяющими факторами для формирования определенного уровня качества жизни, нашего благополучия и успешности. Состояние неопределенности, безусловно, несет в себе  стимул для личностного роста и развития; она, суть, сама  жизнь - изменчивая, сложная, активная, непредсказуемая. "В экзистенции неизбежно присутствует свобода, и с ней — неопределённость" (Ялом И. «Экзистенциальная психотерапия») Но определенность тоже несет в себе свои вызовы: человек либо выбирает варианты неизвестного, но это выбор и свобода, либо остается в рамках привычного - безопасного, понятного, но неизменного.
 
Конечно, в рамках ПНО сложно говорить о категории неопределенности в таком экзистенциальном ключе, как о данности нашего бытия, серьезный выбор там делать не приходится. Но нашим клиентам все равно приходится пребывать в этом состоянии и переживать все сопутствующие ему сложные чувства. И, в ситуации тяжелого заболевания у ребенка, и определенность, и неопределенность могут пугать в равной степени. И тут  скорее задача психолога быть способным переносить неопределенность как в состоянии клиента,  как  в терапевтических отношениях между ними, так и в отношении клиента с третьими силами. И, если и не попыткой вернуть клиенту ощущения определенности, контроля и упорядоченности, то, однозначно, возможностью быть рядом и способностью выносить неизвестность, неявность, неточность.